Врагу ль протянута рука,
как милостыню - жизнь - просяще?
Эх, будь на то моя нужда -
давно бы вы сыграли в ящик.
Светлана Герш
как милостыню - жизнь - просяще?
Эх, будь на то моя нужда -
давно бы вы сыграли в ящик.
Светлана Герш
Недавно я узнала, что у меня в роду была ведьма…
Точнее, не ведьма, а ворожея, но, думаю, тут принципиальной разницы нет. Мне, как и всегда, захотелось понять, что ж это за явление такое, поэтому я в очередной раз задумалась о всем известном литературном образе ведьмы... читать дальшеНачнем с того, что образ это не чисто литературный – некоторые литературоведы полагают, что прототипом её была жена Булгакова Елена, у которой, кстати, это звание после смерти Михаила Афанасьевича попытались отвоевать другие женщины писателя.
Действительно, образ этот очень ярок, интересен и… и на этом положительные качества заканчиваются. Да-да, я знаю, что в школе Вас учили совсем иному, что в учебниках написано совсем не это… Но я готова за свои слова ответить. «Маргарита – муза Мастера» - так называется глава в учебнике Агеносова.
Ложь. К тому же, ложь детям.
«С образом Маргариты неразрывно связано чувство милосердия…» - так пишут во многих статьях, в том числе и на официальном сайте Булгакова.
Тоже ложь, но уже неосознанная.
Я знаю, что современному читателю Воланд кажется обаятельным симпатягой, а Маргарита – привлекательной сильной женщиной, олицетворяющей истинную любовь. Но это глубокое заблуждение, порожденное людьми, не умеющими читать Булгакова.
Ей принято восхищаться, видеть в ней образ самоотверженной, бесстрашной женщины. С ней Мастеру предстоит провести вечность. Стоит ли ему завидовать? Стоит ли желать подобного исхода себе?
Один из моих любимых писателей, Стефан Цвейг, говорил, что в романах Диккенса или Бальзака целью устремлений героев почти всегда будет миловидненький коттедж на лоне природы с толпою веселых детишек, или замок с титулом пэра и миллионами.
И это действительно так. Оглянитесь вокруг – на улицах, в квартирах, в просторных залах и глухих комнатушках люди хотят одного: быть счастливыми, довольными, богатыми, могущественными.
И кто из героев Достоевского стремиться к этому? Никто. Ни один.
Цвейг перед Достоевским преклонялся, несмотря на то, что «произведения русских волнуют наш эстетический вкус» и… мучают нас. Он преклонялся не перед тем, кто рисовал перспективы вечного домика с прекрасной ведьмой рядом, а перед тем, кто мучил его.
Маргарита – не муза (она лишь слушала уже почти написанный роман), не вдохновительница, не идеал.
Она – инвестиция. Спонсорский взнос Воланда, щедро данный Мастеру наравне с выигранными деньгами (выигрышный лотерейный билет, кстати, был найден В ГРЯЗНОМ БЕЛЬЕ. Хорошая художественная деталь, правда?). Для того чтобы он писал. Писал свой роман, потому что роман этот Воланду нужен, а сам он писать не может. Впоследствии Воланд жестоко отомстит за то, что Мастер испугается развеять по свету осколки кривого зеркала (не станет бороться за свой роман).
А как же сам автор относится к своей героине?
. "Коровьев галантно подлетел к Маргарите, подхватил ее и водрузил на широкую спину лошади. Та шарахнулась, но Маргарита вцепилась в гриву и, оскалив зубы, засмеялась", - говорилось в ранних рукописях.
Так зачем отдирать от неё те черты, которые придал ей сам автор? Зачем насильственно романтизировать? Зачем отреставрированный, замазанный и приведенный в подобающий вид лик ведьмы возносить до уровня светлых образов русской классики? Вы можете себе представить, чтобы у Пушкина Татьяна улыбалась Онегину, оскалив зубы?
А верна ли она своей любви?
"Дьяволу бы я заложила душу, чтобы только узнать...". А чем же она тогда будет любить Мастера, если душу она продает сатане? Тем, что демонстрировала на балу?
Кстати, в этих словах она, скорее всего, неискренна, она просто кокетничает, т.к. в само существование бессмертной души не верит. Потрясающая слепота – общаться с Сатаной и не верить в существование души, это просто на гране фантастики.
Вот что можно увидеть в черновиках: "Маргарита хохотала, целовалась, что-то обещала, пила еще шампанское и, опьянев, повалилась на диван и осмотрелась… Кто-то во фраке представился и поцеловал руку, вылетела рыженькая обольстительная девчонка лет семнадцати и повисла на шее у Маргариты и прижалась так, что у той захватило дух… Девчонка уселась на корточки перед Маргаритой, начала целовать ее колени. — Ах, весело! Ах, весело! — кричала Маргарита, — и все забудешь».
Может ли человек, который, извините, заигрывает с семнадцатилетними девочками, в то время как любимый в тюрьме, быть верным, преданным, любящим?
Она любит не Мастера, а новую интересную игрушку, которая сделала более значимой её скучную жизнь. А когда игрушка исчезла, её стало не хватать… За нее и душу не жалко отдать, тем более, если отдавать-то уже нечего.
Она обладает им, как вещью, она грозит ему, что прогнать её он уже не сумеет, Мастер становится приложением к ней. Она стала ведьмой задолго до встречи с Воландом: «Что нужно было этой женщине, в глазах которой всегда горел какой-то непонятный огонечек, что нужно было этой чуть косящей на один глаз ведьме».
Она – не «ангел-хранитель» и не добрый гений. Просто Булгаков нередко столь ярко выписывал своих персонажей, что читатели принимали характерность за положительность.
Ведьма и королева Варфоломеевской ночи в приложении к домашнему обиходу: «ловите гранату! Не бойтесь, она ручная!». Дерзаний у мастера нет, творчества уже нет, он стал творческим импотентом. Пути у него тоже нет, его «награда» - тупик, пытка тупиком без вертикали, без возможности восхождения вверх.
Зато ведьма теперь всегда с ним. Завидная участь? Думаю, не очень.
Этот дом с цветущими вишнями вокруг, с цветными витражами и любимой женщиной рядом – скорее не награда, а наказание.
Ты будешь спасть в своем засаленном колпаке, - говорит Мастеру Маргарита, - по вечерам к тебе будут приходить те, кого ты любишь, кто тебе интересен, они будут петь, они будут играть тебе… И, заметьте, ни слова о творчестве. Хотя, казалось бы, так естественно сказать: «Ты будешь писать».
В целом, смысл этой книги - всё может кончиться очень плохо. Шутки могут заходить необратимо далеко.
Всегда Ваша.